Каждый идёт в ад своей дорогой
Ичимару держится пальцами за виски, сжимая до острой боли, мысли мечутся, как сумасшедшие, пытаясь что-то отыскать и расставить на нужные полочки. Но ничего не выходит уже в который раз и третий капитан не спеша растирает лицо с налипшей на губы противной улыбкой. Не может стереть, пытается, но лицо словно свело нервной судорогой.
Ты хоть понимаешь, что делаешь со мной?.. Понимаешь. А знаешь, что я почти не помню все последние месяцы? Конечно ты не можешь этого знать, я ведь улыбаюсь и щебечу о делах насущных, как и прежде. Как бы силен ты ни был, моей души тебе не вывернуть полностью.
Каждый день, когда мои глаза имеют наглость видеть тебя в очередной раз, я исчезаю для всех и всего. Твои глаза - порог в забвение, а сам ты - их бессменный привратник, уводящий меня подальше от всех и закрывающий в тесном лабиринте твоих и моих мыслей, сплетенных между собой тугими жгутами прикосновений, слов, шуток и серьезных фраз.
Знаю, что это гибельная иллюзия. Знаю, что это всего-лишь маленькая шутка, которая скоро закончится. И не вырваться. Не отстраниться и не убежать. Потому что все существо будет стремиться обратно и своего, непременно, добьется. Да и ноги опутаны твоей липкой сетью, успокаивающей и меланхоличной, как ты сам.
Третий тайчо обнаруживает себя уже на полу, лежащим лицом вниз и бессильно царапающим досчатый пол, загоняющим занозы под ногти. Из бреда вырвало легкое покалывание у бедра. Шинсо ругалась, возвращала хозяина к жизни, побуждая подняться и переползти бессильно на футон, заснуть, наконец, так как нужно и выспаться, не урывая для покоя у ночи всего час или два.
А сейчас ему больше всего на свете не хочется притворяться. Желание глупое и бессмысленное - показать кому-то свое истинное лицо без злой ухмылки. Но лицо простого уставшего капитана никому не понравится. Слишком много ярлыков он надел на себя своими же руками. Нельзя снимать с себя надетую однажды маску. Он врос в нее до самых кончиков пальцев, до смерти, до последней капли крови.
Ичимару поднимается, отмечая про себя, что кости уже изрядно трещали, лежал он не так уж и мало.
И алый взгляд опять прячется за прищуром, в котором нет смысла темной ночью.
Ты хоть понимаешь, что делаешь со мной?.. Понимаешь. А знаешь, что я почти не помню все последние месяцы? Конечно ты не можешь этого знать, я ведь улыбаюсь и щебечу о делах насущных, как и прежде. Как бы силен ты ни был, моей души тебе не вывернуть полностью.
Каждый день, когда мои глаза имеют наглость видеть тебя в очередной раз, я исчезаю для всех и всего. Твои глаза - порог в забвение, а сам ты - их бессменный привратник, уводящий меня подальше от всех и закрывающий в тесном лабиринте твоих и моих мыслей, сплетенных между собой тугими жгутами прикосновений, слов, шуток и серьезных фраз.
Знаю, что это гибельная иллюзия. Знаю, что это всего-лишь маленькая шутка, которая скоро закончится. И не вырваться. Не отстраниться и не убежать. Потому что все существо будет стремиться обратно и своего, непременно, добьется. Да и ноги опутаны твоей липкой сетью, успокаивающей и меланхоличной, как ты сам.
Третий тайчо обнаруживает себя уже на полу, лежащим лицом вниз и бессильно царапающим досчатый пол, загоняющим занозы под ногти. Из бреда вырвало легкое покалывание у бедра. Шинсо ругалась, возвращала хозяина к жизни, побуждая подняться и переползти бессильно на футон, заснуть, наконец, так как нужно и выспаться, не урывая для покоя у ночи всего час или два.
А сейчас ему больше всего на свете не хочется притворяться. Желание глупое и бессмысленное - показать кому-то свое истинное лицо без злой ухмылки. Но лицо простого уставшего капитана никому не понравится. Слишком много ярлыков он надел на себя своими же руками. Нельзя снимать с себя надетую однажды маску. Он врос в нее до самых кончиков пальцев, до смерти, до последней капли крови.
Ичимару поднимается, отмечая про себя, что кости уже изрядно трещали, лежал он не так уж и мало.
И алый взгляд опять прячется за прищуром, в котором нет смысла темной ночью.